БОЛЬШОЙ КОНЦЕРТ ДЛЯ МАЛЕНЬКОЙ КОМПАНИИ. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. РОМАНТИКИ ПРОТИВ РЕАЛИСТОВ

Abstract
О том, что весна всё же придёт ко всем, о прикладной геронтологии и о духовной нищете реализма

предыдущая часть здесь

И полностью довольные на площадь мы выходим.
И даже те, которые находятся в тюрьме.
(с) Леонид Дербенёв "Не покидай"

— Где ты взял отравленный креподж? — спросил Фасимба с неподдельным интересом. — Я тоже использую отравленные креподжи.
— Он не отравлен, он съедобен, насколько могут быть съедобны эти штуки.
Фасимба засмеялся:
— Ты отлично лжешь, Чака, я дам тебе за отравленный креподж стрелу.
— Он твой,— Ясон бросил корень на землю между ними. — Но, повторяю, он не отравлен.
— Это я и скажу тому человеку, которого буду угощать.
(с) Гарри Гаррисон "Специалист по этике"

Даже самые жёсткие меры могут лишь оттянуть падение, если у правителя нет широкой поддержки. Не стал исключением и Луи-Филипп. В феврале 1848-го опять взорвался Париж – и король едва успел сделать ноги из страны. Более того, Франция опять подорвала всю Европу. Третья революция за 60 лет, однако, – французы начали входить во вкус.

Началась "европейская весна" (это я не переношу наши реалии на прошлое – её и вправду так назвали). Британию залихорадило в чартизме. В Берлине толпы манифестантов заставили короля Фридриха-Вильгельма подписать конституцию и созвать рейхстаг (парламент). Но больше всего трухануло Австрию.

Австрийская империя фактически была уничтожена и унижена Наполеоном. Она потеряла огромную часть населения и территории, и если бы не "спасительная рука" императора Александра, то могла бы и вовсе исчезнуть. Весь потенциал, который она успешно набирала в XVIII-м веке за времена Марии-Терезии и особенно Иосифа II, отправился вслед за полимерами. А самое страшное – непоправимый удар был нанесён по репутации Империи. Нет, не стоит преувеличивать – австрийцы дрались очень хорошо, но всё равно раз за разом проигрывали французам. Прошлые победы над турками перестали впечатлять, а национального единства, которое стало основным козырем европейских стран в XIX-м веке, в "лоскутной" империи не могло быть в принципе.

Средства для поддержания стабильности и справедливости австрийцы выбрали те же, что и повсюду – полицию и армию. И пока речь шла об итальянцах, которые уже сотни лет были игрушками в руках Великих держав, то можно было притворяться могущественными, покровительствовать Штраусу и славить маршала Радецкого. Но когда, заслышав об очередной революции в Париже, восстали мадьяры...

Была за развалом "священного союза" и одна сугубо объективная причина – возраст. Возраст не системы, а людей, ею управляющих (что вообще-то связано, о чём к сожалению, часто забывают). Посудите сами, в 1814-м году Австрию на Конгрессе представлял Клеменс фон Меттерних, с 1821-го года – канцлер Австрии. От России там же документы подписывал Карл Нессельроде – министр иностранных дел с 1822-го канцлер с 1844-го аж до самой смерти (не скорой). Другие были не лучше, поверьте. Они были хороши, но, увы, не могли не стареть. При том, что уже на момент конгресса большинство из них вышло из периода молодости (даже дипломатической), а уж за 25 лет безграничной власти от их здравого смысла неминуемо остались одни воспоминания. И если бедняга Веллингтон (ещё один венский подписант), как мы знаем из предыдущей главы, уже в 1830-м плюнул на власть и перешёл в разряд моральных авторитетов, благодаря чему до самой смерти оставался уважаемым человеком (спасибо демократии, что помогает уйти вовремя), то остальным никто не мешал совершенствоваться в своём старческом маразме, привлекая на работу лишь тех, кто был в состоянии терпеть их капризы и поеденные молью идеалы. Закупорка, естественно, произошла по всей длине властной вертикали – и даже младшие писари зачастую успевали поседеть, прежде чем получали продвижение по службе. Вот такая неизбежная расплата за стабильность.

Что уж тут говорить... Если во Франции устали от 18-летнего правления Луи-Филиппа, то какая взрывоопасная ситуация сложилась под неизменным правлением Меттерниха в Австрии, трудно описать словами. Никто уже попросту не верил, что власть будет их слушать – недовольные сразу брались за ружья. А поскольку венгерский национализм был очень популярен среди офицерского состава (ведь мадьяры традиционно составляли значительную – и зачастую лучшую – часть австрийской армии), то вспыхнувшее восстание подавить было попросту некому.

Кроме, конечно же, "жандарма Европы". Самого ревностного ценителя идеалов "священного союза". Российского императора Николая I.

После 1941-го года советские историки цитировали классиков марксизма (то бишь, Карла и Фридриха) очень осторожно и избирательно. Не мудрено, ведь для либерального дискурса XIX-го века (к которому относились и коммунисты) Россия была несомненным воплощением зла, феодально-военной монархией, штыками бессловесных воинов-рабов защищающей гнилые режимы Европы, опутавшие свои страны невольничьими цепями. И нельзя сказать, что в этом пафосе не было правды. Особенно в 1849-м, когда второй человек Российской империи, фельдмаршал Паскевич оккупировал Венгрию и утопил в крови, казалось бы, уже победивший рокош. Австрия (отныне Австро-Венгрия) выжила и даже смогла через несколько лет выбросить на свалку навязанную монарху конституцию, но что-то хрустнуло в столь красиво сложенном механизме "европейского концерта". Стареющий Николай I почувствовал, что остался последней реальной силой среди "священного союза монархов" – и сделал из этого совершенно неверные выводы, возжелав стать владычицей морскою, чтобы Британия у него на посылках была. Как говорил Альф, трагічна помилка.

О правлении Николя достаточно сказать одно: принял он страну, которая могла себе позволить стучать кулаком по столу на европейских конгрессах и самовольно перекраивать карту мира, а оставил разрушенное и деградировавшее государство, ввязавшееся в безнадёжную войну против всей Европы и позорно её проигравшее, в котором воровали все, включая ближайшее окружение императора, в котором новое поколение генералов едва могло написать без ошибок рапорт, не говоря уж о чтении карты и прочих стратегиях, в котором политика надсадного "русачества" спровоцировала всплеск национальных центробежных тенденций у многочисленных народов империи (биографию Кобзаря изучали?). И всё это – ради Великой Идеи порядка и гармонии в Европе.

Проблема всех подобных режимов одна – они не умеют готовить себе смену. На возделываемой ними почве вырастают только циники или тепличные идеалисты, и вторые очень скоро становятся жертвой первых. Бездуховная Британия один за другим отправляла их на стену почёта, революционная Франция вешала на фонарях или высылала в изгнание. А "священный союз монархов" бальзамировал живые трупы и позволял им править дальше. Стоит ли удивляться, что более молодые особи рано или поздно начинают работать "санитарами леса"?

В роли такого доброго санитара выступил новый император французов Наполеон III. Будучи романтиком в душе, он тем не менее выступил самым что ни есть реалистом в области политики. Россию ненавидели все, она мешала всем – и у Франции появился законный повод вернуться к роли мирового гегемона. Для этого надо было всего лишь убить дракона – и у Наполеона это получилось. Крымская война не просто отодвинула Россию с её насиженного места, она одним ударом отправила её в список второразрядных стран, вынужденных искать милости более могущественных покровителей. И спасло её от первой стадии раздела ровно то же, что и Османскую империю перед ней – никто из Великих Держав не желал усиления своих конкурентов за счёт такой делёжки. Прошло 20 лет, прежде чем Российская империя смогла вернуться в клуб. Но это уже другая история.

Крымская война фактически уничтожила "священный союз", и больше о нём никто не вспоминал. Венская система развалилась по причине того, что персонажи, помнившие, зачем она была создана, физически повымирали, а нового поколения идеалистов этого толка воспитано не было. Однако принципы её продолжали существовать, потому что были воплощены в формальных институтах, а нет более бессмертной сущности, чем бюрократический зомби. Полные глубокой обеспокоенности дипломаты продолжали зашивать белыми нитками прорехи, которые одну за другой оставляли удалые рубаки нового поколения. И хотя основы Realpolitik, пришедшей на смену "гармонии" и "концерту", были придуманы Британией, а воплощены на высоком уровне Наполеоном III, в историю она вошла в связке с именем другого человека. То был гуляка, сельский помещик, популист, защитник трудящихся, дипломат, сторонник монархии, циник и тролль, считавший, что великие дела творятся не словами, а железом и кровью. Звали его, как вы уже, надеюсь, поняли, Отто фон Бисмарк.

О Бисмарке написано столько, что мне о его биографии добавлять нечего. Молодой дипломат, за время работы представителем Пруссии в Германском парламенте насмотревшийся на подноготную "европейского концерта", для себя решил, что все методы годятся, если цель того стоит. А целью его было объединение Германии, причём именно вокруг Пруссии, а не Австрии, доминировавшей в немецком мире на тот момент. И "бешенный" канцлер (имевший реальные проблемы и с нервами, и со сдержанностью вообще) своего добился – в 1871-м на руинах очередной французской империи была провозглашена империя германская – Второй Рейх.

Вот только победа оказалась с подвохом и для самого Бисмарка, и для Германии в целом. Даже с несколькими.

Длительная борьба с Францией застлала глаза Бисмарка, сделала вопрос унижения Наполеона III личным вопросом. И он перестарался. А ещё больше перестарался немецкий генералитет, взяв императора французов в плен под Седаном. Теперь не с кем было вести переговоры, потому что в Париже началась очередная революция. Получилось, что Бисмарк, ненавидевший демократию, сам привёл её к победе в стране, являвшейся его главным соперником. Чтобы наказать Францию, он настоял на аннексии пресловутых Эльзаса и Лотарингии. Месть была сладкой, но таким образом Бисмарк нанёс последний удар по "венской системе" – результатом войны стала передача территорий одной Великой державы другой Великой державе (напомню, негласным договором было то, что границы можно менять только за счёт малых сил, то есть фактически дозволялось создавать государства-сателлиты вроде Италии, Румынии и Болгарии, но никак не забирать землю себе). Кроме того, в Европе появилась мощная республиканская страна. Сама идеология Венского конгресса оказалась отброшенной.

Бисмарк пытался вернуть всё вспять: и с республикой, и с "вечным миром". Он чуть ли не явно поддерживал монархистов во Франции (чем, естественно, оказал им медвежью услугу), и постоянно повторял, что Европе не нужны войны – "всё, наигрались и хватит". Европейские дипломаты слушали, кивали и говорили ровно то же самое. Но никто уже не верил в слова. Realpolitik стала нормой, и в этой норме предполагалось врать в глаза и рассказывать о стремлении к идеалам мира за день до начала войны. Все делали то же самое: это ведь реальный мир, в нём кто выиграл – тот и прав. Циники выиграли у романтиков, но при этом разрушили то шаткое доверие, благодаря которому мир не впадал в мальтузианское состояние войны всех против всех. Вот только поняли это даже не они сами, а их дети и внуки – в окопах Первой Мировой.

Это может кому-то показаться странным (если вы не интересовались античной историей), но демократизация европейских государств способствовала стремительной "лицемеризации" политики. Ведь договора держались буквально на честном слове людей, их подписывавших, а новая сила, пришедшая к власти в результате выборов, всегда могла отказаться от старых договоров, как подписанных попередниками и не отвечающих "истинным интересам нации". И даже самые консервативные деятели вроде Бисмарка вынуждены были считаться с общественным мнением – а это мнение было очень эгоистичным.

И пока "старые" циники и реалисты, ещё помнившие систему Венского конгресса, выросшие в её понятиях и ценностях (хоть и выступив против них), были в силе – мир в Европе держался. Ну, как мир... Все сидели на штабелях динамита с детонаторами в руках и внимательно следили за движениями соседей. А тем временем сводили счёты на "нейтральных площадках": в колониях, протекторатах (вроде несчастного Китая или Турции) и в малых странах, в частности – на Балканах, которые воевали почти непрерывно с последней четверти XIX-го века. Дипломаты всё ещё мотались по столицам, стучали в телеграфы и обменивались нотами, но генералы уже составляли планы "стремительных войн", в которых одним ударом все враги повергались наземь, а мир покорялся за месяц. Уже умерли деды, помнившие ужас наполеоновских войн, война стала чем-то абстрактным, далёким. А у реалистов всё было просчитано, ведь они безошибочно знали, как на самом деле устроена политика, и романтики со своим "лучше худой мир" становились смешными в глазах общества. И в один прекрасный момент кто-то всё же нажал на кнопку.

Семь пулек, как в Сараево(с).

Вот такой невесёлый выбор предложил Европе безумный XIX-век: или романтики с полицейским государством, или реалисты с мировой бойней. Европа выбрала обе опции, и уже на руинах Венской системы принялась строить систему новую, хотя бы немного менее циничную. (Как мы знаем, получилось не очень). Глядя на это ретроспективно, удивляешься, что не рвануло раньше. Наверно дело в инерции. Идеи отмирают очень долго, зато без них становится очень страшно. Люди боролись с тем, что им мешало – а мешала им неэффективная система государственного контроля. И люди от неё избавились ценой непредсказуемости будущего. Остаётся открытым вопрос: а могли ли они иначе?

Acknowledgments

Трудно даже перечислить всех тех, кому автор должен быть благодарен за возможность выдать вам этот поток сознания. Это и Виктор Гюго со своими "Les Misérables", и Анатолий Виноградов ("Три цвета времени", "Осуждение Паганини"), и, конечно же, Лилиан Войнич с Александром Колкером ("Овод"), и Евгений Тарле ("Наполеон"), и "Падение Серингапатама", и Александр Дюма-старший, и Александр Немировский вроде бы без конкуренции единственный (в миру также известный как Могултай либо же Wyradhe), и без вести пропавший на просторах сети Фенрус, и Шон Бин в роли стрелка Шарпа, и Слава Я., показавший мне самые важные пивные Брюсселя. Всем благодарен – и пусть никто не уйдёт обиженным.

Данный блог является научно-популярным. В статье могут быть изложены точки зрения, отличные от мнения автора.